Мы привыкли всегда вспоминать о боге асадов
Мы привыкли всегда вспоминать о боге асадов
© Асадов Э. А. Наследник, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Дорога в завтрашний день
Выпускной бал в нашей 38-й московской школе состоялся 14 июня 1941 года. И хотя одеты мы были проще, чем, скажем, выпускники теперешних послевоенных лет (материальные возможности у наших родителей были скромнее), но одевались и наглаживались мы все-таки на славу и веселились никак не меньше, а может быть, и еще горячей. И эмоциональность эта в какой-то мере определялась неуловимым ощущением тревоги и грусти, видимо, большей, чем обычная разлука после промчавшихся школьных лет.
В актовом зале сияли все плафоны и люстры, без устали трудилась старенькая школьная радиола, кружились бесконечные пары, а над головами, через усилитель, словно бы импонируя нашему настроению, катился по лестницам и коридорам голос Вадима Козина:
Мы танцевали, острили, пожимали друг другу ладони и никак не знали, что со многими расстаемся не на месяц, не на год и не на «долгие года», а до конца своих дней, навсегда…
22 июня 1941 года над Москвой стоял солнечный, яркий рассвет Я возвращался из Подмосковья, где с субботы на воскресенье на станции Лосиноостровская ночевал у своей тетки. В вагоне электрички было шумно и весело. Как-никак впереди целый воскресный и очень хороший солнечный день! Люди громко переговаривались, шелестели заиндевевшими бумажками от эскимо, перелистывали свежие газеты и журналы.
Приехали на Ярославский вокзал. Двери вагонов раскрылись, и тут словно тревожный ветер пробежал по сердцам. Оживление пошло вниз.
Перед репродуктором плотная толпа молчаливых людей. На одних лицах – растерянность, на других – напряжение и суровость. Неторопливый, но взволнованный голос Молотова сообщает о нападении гитлеровской Германии на нашу страну…
Дома у меня лежало заявление в институт. И даже не одно, а целых два заявления.
Дело в том, что с раннего детства тянули меня к себе почти с одинаковой силой два прекрасных и удивительных мира, имя которым: «Литература» и «Театр». С восьми лет писал я стихи и с этого же возраста самозабвенно занимался в драматических кружках и кружках художественного слова. Чего во мне больше? Кто я все-таки по призванию: поэт или театральный режиссер? Этого я до последней минуты так решить и не мог. А точнее, не успел. Все дальнейшее помогла определить сама жизнь. Началась война, и решать теперь уже надо было совсем иные проблемы. Над страной полетел призыв: «Комсомольцы – на фронт!» И я порвал оба мои заявления. Сел и написал третье. На этот раз в райком комсомола с просьбой отправить меня добровольцем на фронт. Мне было тогда семнадцать лет.
…Вечером я пришел в райком, а утром мама провожала меня с небольшим рюкзачком на плечах к райкомовскому грузовику, где меня ожидала группа таких же безусых добровольцев, полных решимости сражаться с врагом до конца. Мама несла в руке букетик гвоздик. Но так и забыла в волнении, прощаясь, протянуть их мне. И до сих пор, как тогда из машины, вижу ее одинокую, чуть ссутулившуюся от горя фигурку на углу Кропоткинской улицы возле Дома ученых с забытым букетом в руке…
Летом 1941 года под Москвой формировались первые дивизионы и полки знаменитых «катюш» – грозных артминометных установок. Оружие это было секретным, и личный состав гвардейских частей состоял в те дни только из комсомольцев и коммунистов. Должность я получил уважаемую и серьезную – наводчик орудия, хотя в батарее я был самым молодым.
После недолгой, но интенсивной учебы наш 3-й дивизион 4-го гвардейского артминометного полка был «отпочкован» и направлен под Ленинград. И с этого момента стал называться 50-м Отдельным гвардейским артминометным дивизионом.
Враг бешено рвался к городу и был уже на его подступах. Так что остановить его мог только очень крепкий и неожиданный отпор. Наш залп как раз и явился таким хлестким и оглушающим ударом. И дали мы его 19 сентября 1941 года в районе Синявино. При всех тяготах и драматизме тех дней, улыбка все-таки однажды пробежала по нашим сердцам. Дело в том, что «катюши», повторяю, были секретным оружием. И о его существовании, а тем более о прибытии на фронт, не знал никто – ни враги, ни наши бойцы. И вот когда мы дали первый могучий залп, то немцы бросились в одну сторону, а наши – от неожиданности – в другую… Потом бойцы очень полюбили подразделения гвардейских минометов. И тогда же, осенью 1941 года, под стенами Ленинграда бойцы с нежностью стали называть их «катюшами». И под этим именем прошли они всю войну.
В это тяжелейшее и жесточайшее время наш дивизион носился с участка на участок по всему Волховскому фронту и в самых прорывных и трудных местах давал залпы. Всего за зиму 1941–1942 годов я из своего орудия дал 318 залпов по врагу. В переводе на «огневой» язык – это 5088 снарядов весом в 50 килограммов каждый! И это только из одного моего орудия, отправившего на тот свет не одну сотню любителей чужой земли.
Жгучие тридцати-сорокаградусные морозы, сотни и сотни километров туда и обратно вдоль изломанной линии фронта: Вороново, Гайтолово, Синявино, Мга, Волхов, деревня Новая, Поселок № 1, Путилово…
Разве расскажешь о дневных и ночных залпах, иногда прямо под тяжелейшим артогнем, разве поведаешь в двух-трех словах о том, как несколько раз с боями пробивались из окружения, как дважды была подбита и горела моя боевая установка и после быстрого ремонта снова возвращалась в строй?! Разве передашь в кратком разговоре о том, как тяжело хоронить убитых друзей, еще час назад веселых, теплых, живых. Однако, несмотря на все смертельно тяжелое, порой непосильное и леденящее душу, в грядущей победе нашей не сомневались ни на миг. В перерывах между боями я писал стихи. Некоторые из них, такие, как «Письмо с фронта», «На исходный рубеж», «В землянке», через несколько лет вошли в первую книгу моих стихов.
Весной 1942 года был тяжело ранен командир орудия, и на его место назначили меня. Приходилось выполнять две обязанности сразу: командира орудия и наводчика. Справлялся, кажется, неплохо.
Оружие наше было новым, и офицерских кадров не хватало. Получили приказ самых опытных и образованных младших командиров срочно направить в офицерские училища.
Осенью 1942 года я с группой моих товарищей, обстрелянных фронтовиков, был срочно командирован во 2-е Омское гвардейское артминометное училище. Шесть месяцев занятий по удвоенной и утроенной программе. За этот срок нужно было пройти курс двухлетнего мирного училища. И мы проходили. Занимались по тринадцать-шестнадцать часов в сутки, уставали смертельно, но не сдавались. Учились хорошо. Знали: мы нужны фронту, а это было самым главным и важным в те дни.
В мае 1943 года, успешно сдав экзамены и получив офицерское звание и грамоту за отличные успехи, снова поехал на фронт. Омск был в те времена глубочайшим тылом. Здесь даже светомаскировка отсутствовала. Война, где решалась судьба страны, друзей, что дрались, не щадя себя, была далеко-далеко. И хотелось как можно скорей уехать из «тыловых краев» туда, к борьбе, к фронтовым побратимам!
И снова фронт. На этот раз не в снегах и болотах, а в степи под станицей Крымская возле знаменитой впоследствии «Малой земли».
Меня сразу же направили в 50-й гвардейский артминометный полк, где должности огневика не было. И вместо командира взвода или комбата я был назначен начальником связи дивизиона. Однако воин должен уметь все. И я старался, работал на совесть. Хотя воевал неплохо, но должность начальника связи мало волновала мне душу. Я был, что называется, «прирожденным огневиком». Мне надо было вести дела с батарейцами, готовить расчеты огня, давать залпы по врагу. Думаю, что судьба это поняла. Поняла и ликвидировала должности начальников связи дивизионов.
Эдуард Асадов — Мне так всегда хотелось верить в Бога!
Мне так всегда хотелось верить в Бога!
Ведь с верой легче все одолевать:
Болезни, зло, и если молвить строго,
То в смертный час и душу отдавать.
В церквах с покрытых золотом икон,
Сквозь блеск свечей и ладан благовонный
В сияньи нимба всемогущий ОН
Взирал на мир печальный и спокойный.
И вот, кого ОН сердцем погружал
В святую веру с лучезарным звоном,
Торжественно и мудро объяснял,
Что мир по Божьим движется законам.
В Его руце, как стебельки травы, —
Все наши судьбы, доли и недоли.
Недаром даже волос с головы
Упасть не может без Господней воли!
А если так, то я хочу понять
Первопричину множества событий:
Стихий, и войн, и радостных открытий,
И как приходят зло и благодать?
И в жажде знать все то, что не постиг,
Я так далек от всякого кощунства,
Что было б, право, попросту безумство
Подумать так хотя бы и на миг.
Он создал весь наш мир. А после всех —
Адама с Евой, как венец созданья.
Но, как гласит Священное писанье,
Изгнал их вон за первородный грех.
Но если грех так тягостен Ему,
Зачем ОН сам их создал разнополыми
И поселил потом в Эдеме голыми?
Я не шучу, я просто не пойму.
А яблоко в зелено-райской куще?
Миф про него — наивней, чем дитя.
Ведь ОН же всеблагой и всемогущий,
Все знающий вперед и вездесущий
И мог все зло предотвратить шутя.
И вновь и вновь я с жаром повторяю,
Что здесь кощунства не было и нет.
Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю
Поверить сердцем в негасимый свет.
Мне говорят: — Не рвись быть слишком умным,
Пей веру из Божественной реки. —
Но как, скажите, веровать бездумно?
И можно ль верить смыслу вопреки?
Ведь если это правда, что вокруг
Все происходит по Господней воле,
Тогда откуда в мире столько мук
И столько горя в человечьей доле?
Когда нас всех военный смерч хлестал
И люди кров и головы теряли,
И гибли дети в том жестоком шквале,
А ОН все видел? Знал и позволял?
Ведь «Волос просто так не упадет. »
А тут-то разве мелочь? Разве волос?
Сама земля порой кричала в голос
И корчился от муки небосвод.
Слова, что это — кара за грехи,
Кого всерьез, скажите, убедили?
Ну хорошо, пусть взрослые плохи,
Хоть и средь них есть честны и тихи,
А дети? Чем же дети нагрешили?
Кто допускал к насилью палачей?
В чью пользу было дьявольское сальдо,
Когда сжигали заживо детей
В печах Треблинки или Бухенвальда?!
И я готов, сто раз готов припасть
К ногам того мудрейшего святого,
Кто объяснит мне честно и толково,
Как понимать Божественную власть?
Любовь небес и — мука человечья.
Зло попирает грубо благодать.
Ведь тут же явно есть противоречье,
Ну как его осмыслить и понять?
Да вот хоть я. Что совершал я прежде?
Какие были у меня грехи?
Учился, дрался, сочинял стихи,
Порой курил с ребятами в полъезде.
Когда ж потом в трагическую дату
Фашизм занес над Родиною меч,
Я честно встал, чтоб это зло пресечь,
И в этом был священный долг солдата.
А если так, и без Всевышней воли
И волос с головы не упадет,
За что тогда в тот беспощадный год
Была дана мне вот такая доля?
Свалиться в двадцать в черные лишенья,
А в небе — все спокойны и глухи,
Скажите, за какие преступленья?
И за какие смертные грехи?!
Да, раз выходит, что без Высшей воли
Не упадет и волос с головы,
То тут права одна лишь мысль, увы,
Одна из двух. Одна из двух, не боле:
ОН добр, но слаб и словно бы воздушен
И защитить не в силах никого.
Или жесток, суров и равнодушен,
И уповать нелепо на Него!
Я в Бога так уверовать мечтаю
И до сих пор надежду берегу.
Но там, где суть вещей не понимаю —
Бездумно верить просто не могу.
И если с сердца кто-то снимет гири
И обрету я мир и тишину,
Я стану самым верующим в мире
И с веры той вовеки не сверну!
Что такое счастье. Избранное (2 стр.)
Нет сейчас ни места, ни времени, чтобы рассказать обо всех друзьях, победах, тяготах и потерях. Ограничусь лишь тем, что скажу: жили бурно, горячо, умели воевать и умели шутить. Каждый чувствовал локоть товарища, и никто ни разу не пожаловался и в тяжкую минуту не предал друзей. Да, никто.
Прорвавшись через Перекоп, наши войска покатились на юг неудержимо, с какой-то напористой и веселой злостью.
«Товарищи! Завоюем славу освободителей Крыма», — горели лозунги на стенах домов. Русское и украинское население встречало нас бурно, радостно, с молоком, калачами и полными слез глазами. Целовали, как родных, и буквально заставляли взять калач или булку.
Бои в Крыму подходили к концу. Силами 2-й Гвардейской армии, силами 9-й Приморской, силами славных и доблестных моряков Крым озарялся пятиконечными звездочками и улыбками наших солдат. У врага оставался только один Севастополь. Но теперь уже совсем ненадолго. Ибо это же был Севастополь! Город Нахимова и Ушакова, Лазарева и Корнилова, тысяч и тысяч известных и неизвестных матросов и солдат — героев и патриотов родной земли.
Сколько же мог сидеть там еще враг, если каждый камень в этом городе обжигал ему пятки, как раскаленный металл!
Впервые в жизни возле Качи увидел море… С высокого холма оно сверкало под солнцем. Оно было ярким, синим-синим, выпуклым и громадным. Пораженный, велел шоферу затормозить. Смотрел долго, радостно и неотрывно. Затем, сдернув пилотку, дружески помахал ему из кабины.
1 мая 1944 года. Любимый наш праздник, а праздновать некогда. Готовимся к штурму позиций врага, к последним боям за Севастополь. Знаем, будет тяжело и жарко. Врагу деваться некуда. Кораблей у него не хватает. И драться он будет как обреченный.
И вот здесь, в боях за освобождение Севастополя, при подготовке к решающему залпу перед штурмом укреплений врага, утром 4 мая 1944 года я был ранен.
…Что было потом? А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» — в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило — диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.
Было плохо, но молодость и жизнь все-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда — в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет все. Все, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.
Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.
Моих стихов не читал еще ни один профессиональный писатель. Надо не ошибиться и послать тому, в чье слово веришь. Больше всего боялся, что ответят снисходительно, как-никак автору работать трудно… А мне нужен был прямой и ясный ответ, без малейшей скидки. И вот я решил: пошлю Корнею Чуковскому. Еще до госпиталя, однажды в библиотеке, прочел его статью о переводах Шекспира Анной Радловой. Статья была настолько умной, едкой и беспощадной, что от бедной переводчицы, я думаю, остались лишь туфли да прическа.
Итак, это не только автор веселых детских книжек, но и жесткий и зубастый критик. Вот это мне и было нужно. Послал тетрадь стихов Корнею Ивановичу. Жду. Проходит несколько дней, и вдруг… Ответ!
«Дорогой Эдуард Аркадьевич! (Это я-то Эдуард Аркадьевич, в мои двадцать лет!)
…От души благодарю Вас за письмо и за доверие. Однако же сразу должен предупредить, что, оценивая стихи, не кривлю душой и не стараюсь «подсластить пилюлю», как бы ни была она горька. Тем более с Вами. Тут я считал бы это просто кощунственным».
Ну а дальше, после такого «предупредительного грома» блеснула и молния. От посланных мною стихов остались, пожалуй, только моя фамилия и даты. Все же остальное было разбито, разгрохано и превращено в пыль и прах. И сил на это было потрачено немало, так как почти каждая строка была снабжена пространными комментариями.
Самым же неожиданным был вывод: «…Однако, несмотря на все сказанное выше, с полной ответственностью могу сказать, что Вы — истинный поэт. Ибо у Вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту! Желаю успехов. К. Чуковский».
Думаю, что слова эти сделали для меня больше, чем многие лекарства и витамины. Я и сейчас благодарен веселому и колючему старику за эти искренние и светлые слова.
Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!
Сколько потом было в моей жизни всевозможных публикаций как в нашей стране, так и за рубежом, но первая публикация, как и первая любовь, не забывается никогда!
Годы учебы в Литературном институте были бурными, напряженными и яркими. Случались взлеты и неудачи, победы и огорчения. Но сдаваться — не сдавался никогда ни в творчестве, ни в учебе…
А затем — работа, стихи. Встречи с читателями Москвы, Ленинграда, Киева, Баку, Тбилиси, Еревана, Ташкента, Минска, Новосибирска, Свердловска, Омска, Одессы и десятков других городов, больших и малых… Все назвать тут попросту невозможно.
Выступаю я вот уже много лет таким образом не ради афиш и оваций, а ради встречи с людьми и ради, если так можно сказать, аккумулирования высокой энергии человеческих сердец, ради сопричастности чему-то общему, важному для нас для всех. Потому и продолжаю жить, писать стихи…
Эдуард Асадов
Асадов Эдуард Аркадьевичу поэт, прозаик. Родился 7 сентября 1923 года в г. Мары (Туркмения). Учился в школах Свердловска и Москвы. Ушел на фронт со школьной скамьи, добровольцем, в 1944 г. был тяжело ранен под Севастополем. В 1951 г. окончил с отличием Литературный институт. Почетный гражданин города-героя Севастополя. Герой Советского Союза. Живет и работает в Москве. К настоящему времени является автором 47 книг.
НОВЫЕ СТРОКИ
Высокий свет
Мы привыкли всегда вспоминать о Боге,
Не тогда, когда в сердце веселый свет,
А когда мы в беде, а когда мы в тревоге
И надежд впереди ощутимых нет.
Когда боль нас грызет и обида гложет,
И невзгоды теснят нас со всех сторон,
Кто придет к нам? Поддержит, простит,
поможет?
Вопрошать бесполезно: конечно, Он…
Так давайте ж подумаем вновь и вновь
Но всерьез, а не как-нибудь там поспешно:
Почему в нас всех крепче живет любовь
Не к другим, а к себе так светло и неясно?
А секретов-то нету здесь никаких.
Тут напротив: прямая как свет дорога:
Потому, что любить горячо других
Это значит любить всей душой Бога!
Что скрывать: жизнь, конечно же, не проста,
Тут важнее всего не посты-молитвы,
А к другим, словно мир посредине битвы,
То есть к людям высокая доброта.
И, коль станет Любовь этой вечной базой, —
Светлым ветром надуются паруса…
И тогда за дела, а отнюдь не фразы,
Улыбнутся душе твоей небеса…
Бермудская погода
Она его безжалостно бранит
За то, что от забот она устала,
Что все не так, всего на свете мало…
А он — ни слова. Каменно молчит.
Молчит, как позабытый богом остров,
Встречая вьюги и сварливый гром.
Как терпит он характер этот чертов?
И по столу не стукнет кулаком?!
Да, он молчит и бурь не затевает,
Хоть не приемлет этот дикий стиль.
Так кто ж молчанье это разгадает?
Не в том ли суть, что он отлично знает,
Что после бури наступает штиль.
Штиль, полный ярко-радужного света,
Где соловьи поют до хрипоты,
Где всё горячей нежностью согрето
И, хохоча, сбываются мечты…
Он снова и обласкан, и любим,
Она смахнет и хмарь, и непогоду,
А будь невзгода — кинется за ним
Без колебаний и в огонь, и в воду!
Казалось бы: настали чудеса,
И больше нет ни холода, ни хмури,
Но минет золотая полоса —
И грянут снова жалобы и бури…
Так как же можно мучить и любить?
Увы, вразрез и смыслу, и природе,
Почти решая: «быть или не быть?»
Ну почему не могут люди жить
Всегда-всегда при солнечной погоде?
LiveInternetLiveInternet
—Музыка
—Рубрики
- Статьи (19)
- (3)
- ТАЙНА НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ. (136)
- Фотоработы (163)
- афоризмы (136)
- вязание (134)
- гадания (34)
- гимнастика (66)
- гимнастика (21)
- Гороскопы шуточные (79)
- диеты (14)
- дизайн квартиры (99)
- Жванецкий (11)
- живопись (179)
- живопись 1 (93)
- живопись2 (68)
- живопись3 (155)
- ЗДОРОВЬЕ (394)
- Алоэ (8)
- холестерин (7)
- щит. железа (3)
- волосы (18)
- глаза (8)
- диеты (56)
- здоровая кожа (32)
- кишечник (6)
- маски (68)
- напитки (28)
- очищение (18)
- печень (7)
- сосуды (16)
- упражнения (35)
- интересно (191)
- История (16)
- картинки (98)
- кино (253)
- Косметика маски (17)
- куклы (30)
- КУЛИНАРИЯ (993)
- блины (24)
- блюда в мультиварке (1)
- блюда из овощей (51)
- блюда из рыбы (40)
- блюда из творога (25)
- бутерброды (29)
- вторые блюда (37)
- выпечка (167)
- десерт (34)
- заготовки (22)
- закуски (58)
- запеканки (16)
- из лаваша (3)
- из фарша (7)
- кальмары (5)
- капуста (11)
- картофель (8)
- курица (37)
- лазанья (1)
- морепродукты (6)
- мясо (14)
- напитки (27)
- печенье (31)
- пироги (55)
- салаты (152)
- соусы (17)
- супы (4)
- торты (101)
- магия (5)
- массаж (8)
- Мастер-класс (108)
- молитвы (90)
- Память (3)
- мудрые мысли (106)
- мудрые мысли1 (398)
- музыка (619)
- надписи (2)
- натюрморты (48)
- натюрморты1 (143)
- Новое (32)
- ОТНОШЕНИЯ (62)
- Медитация Настрой (54)
- полезное (169)
- Словари (15)
- Язык иностранный обучение (41)
- притчи (233)
- ПСИХОЛОГИЯ (500)
- Медитация настрой (57)
- помоги себе сам (394)
- Сафарли Эльчин (43)
- путешествия (406)
- разделители (1)
- рамочки (50)
- рассказы (186)
- Ремарк Эрих Мария (16)
- растительные диеты (4)
- стихи (6257)
- Миллер (178)
- З (96)
- Левитанский (22)
- Рязанов Эльдар (15)
- Маркес Габриэль Гарсиа (5)
- Рубцов (1)
- Байрон (3)
- Жадовская (5)
- Иванов Вячеслав (6)
- Иванов Георгий (2)
- Капутикян (14)
- Миллер Лариса (44)
- Адамович Г.В. (6)
- Алигер (59)
- Анненский (4)
- Антуан де Сент-Экзюпери. (1)
- Апухтин (7)
- Асадов (49)
- Асеев (2)
- Аудиокниги (1)
- Ахмадулина (58)
- Ахматова (37)
- Балтрушайтис (8)
- Бальмонт (19)
- Баратынский (3)
- Батюшков (1)
- Белый (54)
- Берггольц (153)
- Бернс (6)
- Блок (11)
- Бродский (13)
- Брюсов (3)
- Бунин (9)
- Вознесенский (13)
- Воленберг (226)
- Волошин (29)
- Вяземский (2)
- Галина Галина (200)
- Гамзатов Расул (17)
- Гёте (2)
- Гиппиус (14)
- Гнедич Н.И. (1)
- Губерман (11)
- Гумилев (9)
- Дементьев Андрей (38)
- Доризо (9)
- Друнина (66)
- Евтушенко (72)
- Есенин (28)
- Жуковский (14)
- Зельвин Горн (27)
- Ивнев (18)
- Инбер (11)
- К.Р. (4)
- Казакова (23)
- Кеведо (15)
- Киплинг Р. (5)
- китайская поэзия (1)
- Корнева Ольга (244)
- Л.Мартынов (2)
- Л.Мей (5)
- Лебедев-Кумач (5)
- Лермонтов (13)
- Лохвицкая (128)
- Луис де Камоэнс (2)
- М.Петровых (12)
- Майков (4)
- Мандельштам (5)
- Маршак (6)
- Мережковский (11)
- Микеланджело (1)
- Мориц (19)
- Набоков (68)
- Надсон.С. (33)
- Озеров (56)
- Окуджава (15)
- Ошанин (25)
- Павлова (109)
- Парнок (7)
- Пастернак (16)
- Пушкин (28)
- Ридьярд Киплинг (3)
- Ридьярд Киплинг (1)
- Рождественский Всеволод (7)
- Рождественский Роберт (18)
- Рубальская Лариса (101)
- С.Орлов (12)
- Самарина- Лабиринт (369)
- Сара Тисдейл (10)
- Северянин (15)
- Сельвинский (3)
- Сергей Островой (1)
- Сказоч-Ник (30)
- Смоляков (4)
- Снегова (704)
- Снежина Татьяна (62)
- Тарковский. (21)
- Татьяничева (12)
- Теплова (78)
- Тушнова (43)
- Тютчев (8)
- Уткин Владимир (22)
- Фазу Алиева (21)
- Федоров (59)
- Фет (8)
- Филатов Леонид (25)
- Фофанов (6)
- Хайям Омар (14)
- Ходасевич (19)
- Цветаева (44)
- Чичибабин (163)
- Шекспир (5)
- Шефнер (25)
- Шпаликов (79)
- Щипачев (10)
- Эндрю Фриз (44)
- Эренбург (11)
- Языков (11)
- японская поэзия (13)
- Яшин (24)
- стихи с музыкой (451)
- СХЕМЫ (44)
- СХЕМЫ 1 (145)
- танец (20)
- Тесты (178)
- Фоны (1)
- фото (26)
- фото (42)
- цветы (39)
- Цитаты (379)
- четверостишия (3)
- юмор (61)
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Мы привыкли всегда вспоминать о Боге. Эдуард Асадов 2001 год
Мы привыкли всегда вспоминать о Боге.
Мы привыкли всегда вспоминать о Боге
Не тогда, когда в сердце веселый свет,
А когда мы в беде, а когда мы в тревоге
И надежд впереди ощутимых нет.
Когда боль нас грызет, и обида гложет,
И невзгоды теснят нас со всех сторон,
Кто придет к нам? Поддержит, простит,
поможет?
Вопрошать бесполезно: конечно, Он…
Так давайте ж подумаем вновь и вновь,
Но всерьез, а не как – нибудь там поспешно:
Почему в нас всех крепче живет любовь
Не к другим, а к себе так светло и нежно?
А секретов – то нету здесь никаких.
Тут, напротив, прямая как свет дорога:
Потому, что любить горячо других –
Это значит любить всей душою Бога!
Что скрывать: жизнь, конечно же, не проста,
Тут важнее всего не посты – молитвы,
А к другим, словно мир посредине битвы,
То есть к людям высокая доброта.
И коль станет Любовь этой вечной базой,
Светлым ветром надуются паруса…
И тогда за дела, а отнюдь не фразы
Улыбнутся душе твоей небеса…
Эдуард Асадов 2001 год.
Художник Manuel Nunez
Эдуард Асадов — Мне так всегда хотелось верить в Бога: Стих
Мне так всегда хотелось верить в Бога!
Ведь с верой легче все одолевать:
Болезни, зло, и если молвить строго,
То в смертный час и душу отдавать…
В церквах с покрытых золотом икон,
Сквозь блеск свечей и ладан благовонный
В сияньи нимба всемогущий ОН
Взирал на мир печальный и спокойный.
И вот, кого ОН сердцем погружал
В святую веру с лучезарным звоном,
Торжественно и мудро объяснял,
Что мир по Божьим движется законам.
В Его руце, как стебельки травы, —
Все наши судьбы, доли и недоли.
Недаром даже волос с головы
Упасть не может без Господней воли!
А если так, то я хочу понять
Первопричину множества событий:
Стихий, и войн, и радостных открытий,
И как приходят зло и благодать?
И в жажде знать все то, что не постиг,
Я так далек от всякого кощунства,
Что было б, право, попросту безумство
Подумать так хотя бы и на миг.
Он создал весь наш мир. А после всех —
Адама с Евой, как венец созданья.
Но, как гласит Священное писанье,
Изгнал их вон за первородный грех.
Но если грех так тягостен Ему,
Зачем ОН сам их создал разнополыми
И поселил потом в Эдеме голыми?
Я не шучу, я просто не пойму.
А яблоко в зелено-райской куще?
Миф про него — наивней, чем дитя.
Ведь ОН же всеблагой и всемогущий,
Все знающий вперед и вездесущий
И мог все зло предотвратить шутя.
И вновь и вновь я с жаром повторяю,
Что здесь кощунства не было и нет.
Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю
Поверить сердцем в негасимый свет.
Мне говорят: — Не рвись быть слишком умным,
Пей веру из Божественной реки. —
Но как, скажите, веровать бездумно?
И можно ль верить смыслу вопреки?
Ведь если это правда, что вокруг
Все происходит по Господней воле,
Тогда откуда в мире столько мук
И столько горя в человечьей доле?
Когда нас всех военный смерч хлестал
И люди кров и головы теряли,
И гибли дети в том жестоком шквале,
А ОН все видел? Знал и позволял?
Ведь «Волос просто так не упадет…»
А тут-то разве мелочь? Разве волос?
Сама земля порой кричала в голос
И корчился от муки небосвод.
Слова, что это — кара за грехи,
Кого всерьез, скажите, убедили?
Ну хорошо, пусть взрослые плохи,
Хоть и средь них есть честны и тихи,
А дети? Чем же дети нагрешили?
Кто допускал к насилью палачей?
В чью пользу было дьявольское сальдо,
Когда сжигали заживо детей
В печах Треблинки или Бухенвальда?!
И я готов, сто раз готов припасть
К ногам того мудрейшего святого,
Кто объяснит мне честно и толково,
Как понимать Божественную власть?
Любовь небес и — мука человечья.
Зло попирает грубо благодать.
Ведь тут же явно есть противоречье,
Ну как его осмыслить и понять?
Да вот хоть я. Что совершал я прежде?
Какие были у меня грехи?
Учился, дрался, сочинял стихи,
Порой курил с ребятами в полъезде.
Когда ж потом в трагическую дату
Фашизм занес над Родиною меч,
Я честно встал, чтоб это зло пресечь,
И в этом был священный долг солдата.
А если так, и без Всевышней воли
И волос с головы не упадет,
За что тогда в тот беспощадный год
Была дана мне вот такая доля?
Свалиться в двадцать в черные лишенья,
А в небе — все спокойны и глухи,
Скажите, за какие преступленья?
И за какие смертные грехи?!
Да, раз выходит, что без Высшей воли
Не упадет и волос с головы,
То тут права одна лишь мысль, увы,
Одна из двух. Одна из двух, не боле:
ОН добр, но слаб и словно бы воздушен
И защитить не в силах никого.
Или жесток, суров и равнодушен,
И уповать нелепо на Него!
Я в Бога так уверовать мечтаю
И до сих пор надежду берегу.
Но там, где суть вещей не понимаю —
Бездумно верить просто не могу.
И если с сердца кто-то снимет гири
И обрету я мир и тишину,
Я стану самым верующим в мире
И с веры той вовеки не сверну!
Стихи Э.Асадова
— В чем смысл твоей жизни? — Меня спросили. —
Где видишь ты счастье свое, скажи?
— В сраженьях, — ответил я, — против гнили
И в схватках, — добавил я, — против лжи!
По-моему, в каждом земном пороке,
Пусть так или сяк, но таится ложь.
Во всем, что бессовестно и жестоко,
Она непременно блестит, как нож.
Ведь все, от чего человек терзается,
Все подлости мира, как этажи,
Всегда пренахальнейше возвышаются
На общем фундаменте вечной лжи.
И в том я свое назначенье вижу,
Чтоб биться с ней каждым своим стихом,
Сражаясь с цинизма колючим льдом,
С предательством, наглостью, черным злом,
Со всем, что до ярости ненавижу!
Еще я хочу, чтоб моя строка
Могла б, отверзая тупые уши,
Стругать, как рубанком, сухие души
До жизни, до крохотного ростка!
Есть люди, что, веря в пустой туман,
Мечтают, чтоб счастье легко и весело
Подсело к ним рядом и ножки свесило:
Мол, вот я, бери и клади в карман!
Эх, знать бы им счастье совсем иное:
Когда, задохнувшись от высоты,
Ты людям вдруг сможешь отдать порою
Что-то взволнованное, такое,
В чем слиты и труд, и твои мечты!
Есть счастье еще и когда в пути
Ты сможешь в беду, как зимою в реку,
На выручку кинуться к человеку,
Подставить плечо ему и спасти.
И в том моя вера и жизнь моя.
И, в грохоте времени быстротечного,
Добавлю открыто и не тая,
Что счастлив еще в этом мире я
От женской любви и тепла сердечного.
Борясь, а не мудрствуя по-пустому,
Всю душу и сердце вложив в строку,
Я полон любви ко всему живому:
К солнцу, деревьям, к щенку любому,
К птице и к каждому лопуху!
Не веря ни злым и ни льстивым судьям,
Я верил всегда только в свой народ.
И, счастлив от мысли, что нужен людям,
Плевал на бураны и шел вперед.
От горя — к победам, сквозь все этапы!
А если летел с крутизны порой,
То падал, как барс, на четыре лапы
И снова вставал и кидался а бой.
Вот то, чем живу я и чем владею:
Люблю, ненавижу, борюсь, шучу.
А жить по-другому и не умею,
Да и, конечно же, не хочу!
Любить — это прежде всего отдавать.
Любить — значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любить — это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Любить — значит страстно вести бои
За верность и словом, и каждым взглядом,
Чтоб были сердца до конца свои
И в горе и в радости вечно рядом.
А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет!
И нежности ждет и тепла, но только
Подсчетов бухгалтерских не ведет:
Отдано столько-то, взято столько.
Любовь не копилка в зашкафной мгле.
Песне не свойственно замыкаться.
Любить — это с радостью откликаться
На все хорошее на земле!
Любить — это видеть любой предмет,
Чувствуя рядом родную душу:
Вот книга — читал он ее или нет?
Груша. А как ему эта груша?
Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
Порой ведь и каплею жизнь спасают.
Любовь — это счастья вишневый стяг,
А в счастье пустячного не бывает!
Любовь — не сплошной фейерверк страстей.
Любовь — это верные в жизни руки,
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
Любить — значит истину защищать,
Даже восстав против всей вселенной.
Любить — это в горе уметь прощать
Все, кроме подлости и измены.
Любить — значит сколько угодно раз
С гордостью выдержать все лишенья,
Но никогда, даже в смертный час,
Не соглашаться на униженья!
Любовь — не веселый бездумный бант
И не упреки, что бьют под ребра.
Любить — это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.
И к черту жалкие рассужденья,
Все чувства уйдут, как в песок вода.
Временны только лишь увлеченья.
Любовь же, как солнце, живет всегда!
И мне наплевать на циничный смех
Того, кому звездных высот не мерить.
Ведь эти стихи мои лишь для тех,
Кто сердцем способен любить и верить!
«Когда мне встречается в людях дурное»
Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего напускное,
Что это случайность. И я ошибаюсь.
И, мыслям подобным ища подтвержденья,
Стремлюсь я поверить, забыв про укор,
Что лжец, может, просто большой фантазер,
А хам, он, наверно, такой от смущенья.
Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,
Возможно, по глупости разболтался,
А друг, что однажды в беде не помог,
Не предал, а просто тогда растерялся.
Я вовсе не прячусь от бед под крыло.
Иными тут мерками следует мерить.
Ужасно не хочется верить во зло,
И в подлость ужасно не хочется верить!
Поэтому, встретив нечестных и злых,
Нередко стараешься волей-неволей
В душе своей словно бы выправить их
И попросту «отредактировать», что ли!
Но факты и время отнюдь не пустяк.
И сколько порой ни насилуешь душу,
А гниль все равно невозможно никак
Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.
Ведь злого, признаться, мне в жизни моей
Не так уж и мало встречать доводилось.
И сколько хороших надежд поразбилось,
И сколько вот так потерял я друзей!
И все же, и все же я верить не брошу,
Что надо в начале любого пути
С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
С доверчивой меркою к людям идти!
Пусть будут ошибки (такое не просто),
Но как же ты будешь безудержно рад,
Когда эта мерка придется по росту
Тому, с кем ты станешь богаче стократ!
Пусть циники жалко бормочут, как дети,
Что, дескать, непрочная штука — сердца.
Не верю! Живут, существуют на свете
И дружба навек, и любовь до конца!
И сердце твердит мне: ищи же и действуй.
Но только одно не забудь наперед:
Ты сам своей мерке большой соответствуй,
И все остальное, увидишь,- придет!
Мы привыкли всегда вспоминать о Боге
Не тогда, когда в сердце веселый свет,
А когда мы в беде, а когда мы в тревоге
И надежд впереди ощутимых нет.
Когда боль нас грызет, и обида гложет,
И невзгоды теснят нас со всех сторон,
Кто прийдет к нам? Поддержит, простит, поможет?
Вопрошать бесполезно: конечно, Он.
Так давайте ж подумаем вновь и вновь,
Но всерьез, а не как нибудь там поспешно:
Почему в нас всех крепче живет любовь
Не к другим, а к себе так тепло и нежно?
А секретов-то нету здесь никаких.
Тут, напротив, прямая как свет дорога:
Потому, что любить горячо других —
Это значит любить всей душою Бога!
Что скрывать: жизнь, конечно же, не проста,
Тут важнее всего не посты-молитвы,
А к другим, словно мир посредине битвы,
То есть к людям высокая доброта.
И коль станет Любовь этой вечной базой,
Светлым ветром надуются паруса.
И тогда за дела, а отнюдь не фразы
Улыбнуться душе твоей небеса.